27 июля 2018

ЛГБТ-люди в секс-индустрии: каждый двадцатый

По очень приблизительным оценкам экспертов The Global Slavery Index, доля ЛГБТ-людей на мировом секс-рынке составляет от 5 до 8%.. Это в первую очередь мужчины, занимающиеся сексом с мужчинами, а также трансгендерные женщины. Тема проституции среди ЛГБТ-людей – по-прежнему табу.

Противоречия и болезненные споры при разговоре о проблеме начинаются уже с порога – с терминологии. Те, кто считают секс-индустрию в любых формах вопиющей разновидностью гендерного насилия по отношению к занятым в ней, используют определения «проституированные» или «вовлечённые в проституцию». Сторонники той или иной формы легализации – выражением «секс-работницы_ки.

Что же касается юридического статуса людей в секс-индустрии РФ, то здесь проституция криминализована. То есть существует административная ответственность за занятие проституцией и «посреднические услуги» (иначе говоря – за сутенёрство), а также уголовное наказание по статьям «содержание притона» и «вовлечение в занятие проституцией». Вопросы социальной реабилитации или защиты от насилия в секс-индустрии, как нетрудно догадаться, в России вообще не обсуждаются на официальном уровне.

Гей-проституция: как это было недавно

Владимир, 37 лет (имя изменено по просьбе героя, – прим. ред.)

Первый опыт секса за деньги случился в 17 лет: это был 1998 год, интимный опыт к тому времени у меня был, хоть и скудный. С первым клиентом свели знакомые в одном из тогдашних гей-клубов. Я хорошо помню и этого мужчину (как тогда мне казалось – почти старого, а на самом деле 30 лет с небольшим), и свои ощущения, которые не назовешь приятными.

Тогда мне казалось, что получил разовый опыт, но так получилось, что это занятие стало для меня основным больше, чем на 10 лет. Сразу же после окончания школы меня аутинговали и выгнали из дома. Но мне нужно было где-то жить, что-то есть и во что-то одеваться.

У меня никогда не было сутенёра, как у многих иногородних геев, которые «снимались на плешке» (то есть продавали себя в сквере в Екатерининском саду, известном месте встреч геев начиная с 1970-х и вплоть до наших дней, – прим. ред.). Клиентов находил в клубах и барах, в одной из популярных петербургских гостиниц, иногда на «плешке»; начиная где-то с 2002-2003 года – по объявлениям на гей-сайте и досках знакомств. За секс брал от 70 до 150 долларов за час. Услуги включали в себя всё, кроме жёсткого доминирования/подчинения и экстремальных практик.

Мне сложно описать типичного клиента – они были очень разные: и россияне, и иностранцы. Буквально от командировочных молодых отцов семейств, про желания которых никто не знает у них дома, до немолодых обеспеченных геев.

Про случаи насилия мне бы не хотелось подробно вспоминать, чтобы сгладить в психике некоторые моменты. Мне пришлось, уже уйдя из проституции, пойти к психотерапевту. Встречались, хоть и не часто, неадекватные мужчины и даже садисты. Оградить себя от избиений и другого насилия я не мог, старался только соблюдать меры предосторожности: не отвечать на сомнительные предложения, не садиться в автомобиль, если там кто-то кроме водителя, не выходить на работу в изменённом состоянии и так далее. В принципе, когда ты в этой ситуации живёшь, ты не осознаёшь, насколько всё плохо, ты всё время думаешь, что это нормально и даже весело: иначе невозможно жить.

Поначалу я практически не пил и тем более не употреблял наркотики. Где-то через полгода начал выпивать чаще. Наверное, из-за юного возраста не заработал алкогольной зависимости, но в какой-то момент спиртное вытеснили наркотики, в том числе и тяжёлые. Мне удавалось несколько лет балансировать на грани ежедневого употребления. В итоге с наркотиками завязал одновременно со своим занятием.

С гомофобией в жизни, если не говорить о «работе», я сталкивался, конечно, но не слишком часто: у меня мужественная, «натуральская», как тогда говорили, внешность – может, поэтому. Также всего три раза сталкивался с милицией. С ними, конечно, было жёстко, потому что они лютые гомофобы. Но тоже ничего смертельного: побои, оскорбления, угрозы.

Странно говорить «мне повезло», но на самом деле так и есть. Мне посчастливилось не быть убитым или искалеченным, не заразиться ВИЧ, не попасть в тюрьму и не сторчаться. Большинство из тех ребят, кто занимался проституцией в то время, либо умерли, либо всё печально с ними.

Уже больше семи лет я живу в одной из европейских стран, состою в официальном браке с любимым мужчиной, получил здесь высшее образование, работаю фрилансером – дизайнером интерьеров. Государство, в котором я живу, приняло так называемую шведскую модель, когда сама продажа секса разрешена, но покупка под запретом, наказывается штрафами. Однако я не слышал, чтобы кто-то отправился в тюрьму по этому закону. Я сейчас стараюсь не думать об этой сфере, но в целом политика, которая направлена на клиента, мне кажется верной.

Транс-женщины в секс-индустрии сегодня

Карина, 23 года (имя изменено по просьбе героини, – прим. ред.)

Я из большого сибирского города. До 20 лет жила там с мамой и отчимом, а ещё с младшими братом и сестрой. То, что со мной «что-то не так», почувствовала довольно рано: лет в семь. Стандартная, наверное, история: больше нравились «чисто женские» занятия и одежда.

Несоответствие пола, в котором меня воспринимали, и внутреннего ощущения накрыло лет в 11-12. Гендерная дисфория (острый психологический дискомфорт, испытываемый транс*людьми от несоответствия гендерной идентичности приписанному биологическом полу, а также от стигматизации в обществе, – прим. ред.) была такой сильной, что я неделями не ходила в школу, просто не знала, что делать. Конечно, дружить с кем-то было тяжело, в школе умеренно травили, подруга в моём родном городе как была, так и осталась единственной.

Позже, уже лет в 14, во «ВКонтакте» и на одном интернет-форуме познакомилась с транс-девушками: и сделавшими переход, и такими как я, «в подполье». Это психологически сильно помогло.

Переехав сначала в Москву, я не могла рассчитывать на помощь из дома. К тому времени я уже год принимала гормоны (заместительную гормональную терапию, которую принимают трансгендерные люди для приведения тела в соответствие с гендерной идентичностью, – прим. ред.) и – не хочу вдаваться в подробности, но в итоге меня выставили из дома и сейчас я, к сожалению, с матерью и другими родственниками не общаюсь. Надеюсь, так будет не всегда.

Для меня уже не было секретом, что многие транс-девушки идут в секс-работу, чтобы заработать на жизнь и операции по переходу. Я какое-то время очень боялась, но потом всё-таки по рекомендации знакомой пошла в один из «салонов» – так это называлось вслух. Там я проработала чуть больше года: нас было пять девочек, более или менее постоянные клиенты, охрана, и в принципе почти всегда безопасно. На руки мы получали 40% заработанного.

В один прекрасный день я поняла, что хочу сама себе быть хозяйкой, и решила переехать в Петербург. Здесь у меня были друзья из родного города. Приехав в Питер, я стала встречаться с клиентами реже, но зарабатывать чуть больше.

Я не могу сказать, что мне нравится эта работа, она по-прежнему вынужденная. Но при этом не считаю, что мне нужно чего-то стыдиться. Конечно, при других финансовых возможностях я бы не стала заниматься секс-работой. Но пока всё так, как есть.

В будущем я хочу получить образование, полностью завершить медицинский переход и получить новый паспорт (документы у меня пока всё еще на старое имя). Пошла бы я работать, если бы проституция была легальной? Нет, наверное, но не думаю, что её нужно запрещать, как сейчас.

Разные подходы к решению вопросов, связанных с проституцией/секс-работой

На сегодняшний день существуют, как минимум, три основные точки зрения на вопрос отношения общества и государства к проституции.

Легализация (или модель Германии и Нидерландов) – введение секс-индустрии в легальное, облагаемое налогами и защищаемое законом поле. При этом работницы_ки легальных борделей и массажных салонов получают трудовые права и защиту от дискриминации на рабочем месте. Но вместе с тем противники легализации отмечают, что секс-бизнес, всегда любящий нелегальность, просто уходит «в тень», увеличиваются масштабы траффикинга (сексуального рабства и торговли людьми) и вовлечения в секс-индустрию несовершеннолетних, мигранток и т.д.

Криминализация потребителя (шведская модель, принятая в Швеции, Норвегии, Исландии и Франции) – комплекс мер, основанных на том, что проституция – это сексуальная эксплуатация людей, попавших в тяжёлые жизненные обстоятельства. При шведской модели секс-работницы декриминализируются, а потребитель (клиент) в случае доказанной покупки секса привлекается к уголовной ответственности. В качестве наказаний применяются штрафы или короткие сроки заключения. Критики шведской модели утверждают, что криминализация клиента приводит к тому¸ что занятые в проституции не могут заработать и/или вынуждены сталкиваться с более опасными и склонными к насилию потребителями, так как законопослушные и ненасильственные отсекаются.

Декриминализация – промежуточный вариант. При нём государство не преследует занятых в секс-индустрии, но она также и не легализуется, оставаясь на «чёрном рынке».

Общественная дискуссия в России о мерах, которые необходимо принять в этой сфере: противоположные позиции

Ирина Маслова, основательница и директор Движения секс-работников и тех, кто их поддерживает по защите здоровья, достоинства и прав человека, «Серебряная Роза», единственной в России самоорганизации секс-работников/работниц, с 2014 года входящей в международную организацию Sex Workers Rights Advocacy Network (SWAN)

Мы не разделяем секс-работников по сексуальной ориентации и гендерной идентичности. Для нас важно, чтобы это был взрослый человек, оказывающий сексуальные услуги взрослому человеку. Наш адвокат ведёт несколько дел в Москве и Петербурге по задержанию трансгендерных секс-работниц, в том числе мигранток.

ЛГБТ-секс-работники – более закрытая группа, они испытывают страх в большей степени и не знают, куда им обратиться за помощью. Они также чаще и жёстче подвергаются насилию со стороны сотрудников правоохранительных органов: поскольку здесь добавляется гомофобия и трансфобия, мы имеем дело с множественной дискриминацией.

Хорошо, что в последнее время у «Российской ЛГБТ-сети» появились программы работы с трансгендерными людьми, занятыми в этой сфере. Совместно мы занимаемся работой в области международной адвокации: например, участвуем в работе профильных комитетов ООН. Там мы вместе с «Российской ЛГБТ-сетью» вели несколько кейсов трансгендерных секс-работниц, пострадавших от полицейского произвола в России.

С начала мундиаля я много консультирую тех, кого задерживают по статье 6.11 (номер статьи в Кодексе об административных правонарушениях «Занятие проституцией», – прим. ред.): нужно объяснять секс-работникам, что писать и чего не писать в протоколах, как себя обезопасить, насколько это возможно.

Последние семь лет мы собираем кейсы о преследовании секс-работников, составляем альтернативные отчёты для международных механизмов правовой защиты: Комитета по отмене всех форм дискриминации против женщин, Комитета по социальным, экономическим и культурным правам, Комитета против пыток при ООН.

Стратегическая цель нашего Движения «Серебряная Роза»– декриминализация секс-работы. Для этого нужно в первую очередь отменить статьи КоАП 6.11 за «занятие проституцией» и 6.12 («получение дохода за занятие проституцией, если этот доход связан с занятием другого лица проституций», проще говоря, сутенёрство, – прим. ред.): потому что люди объединяются и живут в одной квартире, чтобы было не так страшно. По второй из статей привлекают администраторов, водителей, в том числе и к уголовной ответственности. Мы не говорим о легализации, а выступаем только за декриминализацию и снижение уровня агрессии в обществе. Если после этого государство будет готово с нами сесть за стол переговоров, тогда секс-работу можно будет перевести в другое правовое поле. Германской и голландской моделям легализации я бы предпочла новозеландскую: там все законы о секс-индустрии создаются и принимаются только с непосредственным участием задействованных в ней работников и работниц.

Примечание: Законы о реформе сферы проституции, принятые в Новой Зеландии в 2003 году, сделали как бордели, так и индивидуальные виды проституции легальным бизнесом. Отличие от германо-голландской модели только в широкой вовлечённости в принятие соответствующих законов и постоянных поправок к ним самих секс-работниц_ков. Одна из разработчиц реформы, Картин Хили, недавно получила рыцарский титул.

Я знаю массу историй, как шведская модель вредит секс-работникам. Под эту гребёнку клиенты просто не попадают. Научно подтверждённые данные о неэффективности такого подхода вступают в противоречие с тезисами неоаболиционисток (неоаболиционистками, по аналогии с аболиционистами, выступавшими в середине XIX века в США против рабства афроамериканцев, называются феминистки и их союзники, выступающие за запрет покупки человека в сексуальных целях, – прим. ред.). Сторонницам и сторонникам шведской модели хочу сказать: нельзя поймать клиента, если не следишь за секс-работницей. Во-вторых, для кого-то это единственный вид заработка. Вмешательство государства в то, что происходит в постелях граждан, недопустимо. Нельзя допустить, чтобы государство лезло к нам в трусы.

Юлия Алимова, координаторка феминистского проекта «Рёбра Евы»

Я стараюсь не использовать слово «проститутка», потому что оно связано с массой женоненавистнических стереотипов, не имеющих отношения к реальности. Но главная причина в том, что некоторые вовлечённые в проституцию люди говорят, что оно их ранит. С другой стороны, термин «секс-работница» тоже режет слух, потому что не хочется называть насилие работой и узаконивать его таким образом.

Мы в «Рёбрах Евы» придерживаемся аболиционистского подхода, в рамках которого проституция считается насилием над людьми, которые в неё вовлечены. В абсолютном большинстве это женщины, есть также трансгендерные люди и мужчины (в том числе дети). Но большинство покупателей в проституции – мужчины. Это неудивительно, ведь мы живём в патриархальном обществе. И этим мужчинам в большинстве своём абсолютно всё равно, по каким причинам персона находится в проституции, находится ли она на грани выживания или её удерживают насильно.

В Финляндии в 2016 году было громкое дело, когда мужчина продавал девочку в проституцию с 15 лет. Она успела обслужить более 400 мужчин, и никто из них не поинтересовался жизнью девочки и не заявил в полицию. Нельзя забывать, что в проституцию могут вовлекать в юном или детском возрасте. Сюда же можно отнести и отдельную проблему траффикинга: огромную долю среди тех, кто продает себя в «развитых» странах, составляют вынужденные мигрантки из стран третьего мира или вовсе насильно вывезенные оттуда женщины. Конечно, положение женщин, которые из-за нужды вышли продавать себя, и жизнь без преувеличения рабынь, у которых отбирают документы и держат в неволе, различаются.

Люди идут в проституцию, когда у них нет альтернативы. В абсолютном большинстве это отсутствие других приемлемых вариантов работы, бедность, невозможность устроиться на другую работу, чтобы прокормить себя и семью. А ещё принадлежность к дискриминируемой, стигматизируемой группе. И конечно, трансгендерные и небинарные люди тоже оказываются в этой зоне риска.

Мы должны больше говорить не о людях, вовлечённых в проституцию, а о клиентах. О том, что заставляет мужчин пользоваться телом другого человека за деньги. О том, что не существует мифической «мужской природы», которая заставляет рассматривать других людей, преимущественно женщин и ЛГБТ, как игрушку для удовлетворения своих сексуальных потребностей. Такое поведение мужчин – это плод нашей мачистской культуры, парадигмы, где есть мужчина, которому всё время должно хотеться секса, и более низшие существа, которые этот секс должны ему предоставить по первому требованию.

Если говорить о правовом регулировании, то я однозначно за шведскую модель, которая существует в Швеции, Норвегии, Исландии и с недавнего времени во Франции. Это официальное признание проституции формой гендерного насилия, соответствующая социальная реклама и просвещение – в первую очередь, мужчин, отсутствие наказания за проституцию, создание сети кризисных центров для помощи выхода из проституции и криминализация клиента – наказание за покупку секс-услуг. Она не идеальна и нуждается в доработках, а также требует развитой системы социальной защиты в стране. Но о чём мы можем говорить точно, так это о том, что в странах со шведской моделью ниже уровень убийств вовлечённых в проституцию людей, меньше масштабы торговли людьми. И в более глобальном смысле, шведская модель продвигает важный гуманитарный и феминистский посыл о том, что нельзя покупать и продавать людей.

Пока что споры о модели регулирования проституции не выходят за пределы узкой активистской аудитории. Отношение общества и государства к занятым в этой сфере женщинам и мужчинам крайне далеко от любой западной модели. С одной стороны, очевидно, что секс-бизнес в российских городах процветает: объявления вроде «Отдых 24 часа», например, в Петербурге покрывают все мыслимые городские поверхности. Полиция, задерживающая почти всегда секс-работниц и почти никогда организаторов бизнеса, преследует либо коррупционные, либо формально-отчётные цели. В популярных СМИ наблюдается некомпетентность и оскорбительное отношение к людям как к «асоциальным грешникам». Одно из вопиющих происшествий, когда неоднократно судимый неонацист Вячеслав Дацик с подельниками совершил налёт на интим-салон, где избили, раздели и протащили по улице нескольких женщин, вызвало если и не одобрительную, то нейтрально-ироническую реакцию российских медиа.

Один из тревожных сопутствующих факторов проблемы – разрастающаяся в России эпидемия ВИЧ/СПИД: работницы_ки коммерческого секса, как известно, являются одной из уязвимых групп. Программами снижения вреда среди них, в том числе раздачей презервативов и шприцев для наркозависимых, экспресс-тестированием и так далее, занимается только несколько некоммерческих организаций. Государство же устами депутатов призывает бороться с эпидемией молитвами и воздержанием.

ЛГБТ-люди в этой ситуации остаются сразу в нескольких ловушках: невидимости, гомо-, би- и трансфобии, повышенной опасности заражения и, конечно, бесконтрольного насилия со всех сторон.

Автор статьи - Артём Лангенбург, журналист, культуролог

Перепечатка данного текста возможна только с разрешения оргкомитета кинофестиваля «Бок о Бок»